«Сладкая Н»
Господи, как до обидного мало встречал я в жизни людей, вызывающих по отношению к ним чувство нежности! «Как грустна (поэтому — А. Д.) жизнь!» — хочется воскликнуть вслед за классиком. Не чувствуя достаточной нежности к людям, мы обделяем себя на самое светлое, что дано живущим. Без нежности дохнет все живое, а с ней возвращаются из предсмертья деревья и цветы, насекомые и звери, а люди — тем более. Может, в этом секрет нашей общей нынешней недожизни, полулюбви, низострастия, сверхозлобленности и полновесного равнодушия к себе и другим?
Первый раз я увидел его вечером 25 октября 1980 года. Накануне позвонил Темка Троицкий, главный тогдашний акушер отечественной рок-жизни, сказал, что нужно собрать побольше народу на привезенных им из Ленинграда «клевых ребят», первый раз показать друг другу московскую рок-публику и питерских любимцев: «Аквариум» Боба Гребенщикова и Майка. Я тут же обзвонил всю Москву: поэтов, музыкантов, актеров, художников, спортсменов, молодых ученых и зрелых деятелей левого искусства — из них, помню, удалось «вытащить» на питерцев Люсю Петрушев-скую и Юру Ряшенцева.
Реакция этих двух была однозначной: Люся после концерта у меня налетом, скороговоркой стала спрашивать кассету с записью «мальчика Майка», как она выразилась, и потребовала пригласить ее на наше совместное чаепитие на Столешниковом, а Ряшен-дев, впервые услыхавший рок-андеграунд собственными ушами, дрессированными на своих с Мариком Розовским мюзиклах, заявил, что порядочный поэт сегодня должен заниматься именно этим — он кивнул в сторону сцены, где Б. Г. и Майк «сматывали удочки».
Но чаепитие состоялось не в этот раз, а позже: ребята прямо со сцены полетели на вокзал и — домой. Глядя вслед им, обвешанным инструментами и сумками, псевдообразованная столичная урла на автобусной остановке верещала что-то о пошлости и мерзости, об антиэстетике и попрании законов красоты «этими хамоватыми ленинградскими провинциалами». Петрушевская, сытая по уши такими же характеристиками по адресу своих пьес, песен, стихов и прозы, не выдержала — ввязалась в скандал с этими ценителями прекрасного. Еле я Люсю оттащил. Она таращила па меня свои, почти всегда изумленные и всегда грустные глаза: «Ладно, они в искусстве ни бельмеса иг понимают, несчастные, но больше всего их жаль не поэтому! Мальчик Майк —он же такой милый! А их уже и это не берет! Живые юные трупы!»