Человек с другой войны
Это произошло неожиданно. Мне позвонил бессменный акушер всей нашей рок-культуры — Артем Троицкий и сказал, что он обнаружил в городе Череповце уникально талантливого парня. Поскольку он, мол, сильно «косит» на поэзию, то вот не посмотришь ли его. Не пожалеешь, мол. И они в этот же день приехали — Артем и Саша Башлачев. Я действительно не пожалел, потому что песни, которые я услышал, были действительно шедеврами: яркими, мощными, очень интересными по фактуре, откровенными, честными, и я сразу понял, что Саша — серьезный, большой артист и поэт, художник поющегося слова. Он был уникально образован поэтически.
Это сказывалось в том, что он делал, а не в том, что он говорил. Башлачев вообще предпочитал не вести так называемых профессиональных разговоров, но сами его песни, их уровень явно показывали энциклопедическую образованность в искусстве, высочайшую культуру поэтики и версификации, абсолютное владение всеми приемами современной русской поэзии.
Высокий лирик, Башлачев авантюрно пилотирует Пегаса, наж-дачно приземляет крылатость, нагружает реалиями любой полет, не умея и не любя парить «порожняком» в высях над кронами осеннего (в душе) ландшафта:
И у нас превращается в квас пиво.
Сонные дамы смотрят лениво щелками глаз.
Им теперь незачем нравиться нам.
И, прогулявшись, сам
Я насчитал десять небритых дам.
Вот за эту эквилибристичность, за плейбойство, за неприятие положенных и милых сердцу чиновника от искусства пафоса, эмоциональной нормативности и плакатности Сашу к аудитории тоже, как и за тематику, не пускали, зная, что без простора для самоотдачи и самораздачи талант дряхлеет, крылья сковываются гиподинамией и отложениями. Так погибают царь неба и царь степи в зоопарке — как царь природы в застенке, особенно если стены крепки, но прозрачны и неощутимы.
Так тонут в студне. В болоте. В дерьме. В концлагере на двести-триста миллионов заключенных, над которым даже звезды бессменны, как часовые и надзиратели, а солнце кажется уже просто дневным прожектором. В таком лагере переезжать из города в город глупо, как переходить из барака в барак. Везде одно и тоже.
Он бежал из Череповца в Москву. Потом из Москвы в Питер. Потом из Питера в смерть.
Удивительно хорошо налажено у нас дело прописки в истории нашей культуры с заполнением графы «когда» одним из самых лакомых для русского артикуляционного аппарата словом «посмертно». Преступность, воспринимающаяся уже как исконная черта самобытности.
Тогда, когда Саша был жив, я несколько раз пересказывал ему свой разговор с Окуджавой, в конце которого Булат Шалвович сказал: «Леша, у вас будет опубликовано все, нужно только постараться до этого дожить». Для того, чтобы было опубликовано, Саша однажды до глубокой ночи переписывал мне в тетрадку свои песни. Я обещал, что буду стараться, буду предлагать.
Накануне вышла моя статья о рок-песне в самой читаемой и массовотиражной молодежной газете, где я сумел отстоять при сокращении строки о нем, хотя тамошние «знатоки» пожимали плечами и напирали на то, что Башлачева никто не знает, если уж не знают они. Это начало 1987 года. Жить Саше оставалось год без нескольких дней. Со дня его гибели прошли годы. Я иногда листаю эти песни и давней его тетрадке.