Сложная семантика
Сложная семантика белого реализуется и в другом произведении, где поэт прибегает к повторам слова белый применительно к разным предметам речи, — «Новогодней фантасмагории». Акцентированный повтор (единственное у Галича произведение с одиннадцатикратным повтором цветовой лексемы) заостряет внимание читателя на «белом» пейзаже. «Фантасмагория» отразила впечатления автора от «странного, трагического фарса, трагического Нового года», который поэт встретил в компании людей, большинство из которых подали заявление на выезд /301/. Внутриквартирному миру, где, собственно, и происходит «фантасмагория», противопоставлен мир заоконный, видимый в белых тонах: «...А за окнами снег, а за окнами белый мороз, // Там бредёт чья-то белая тень мимо белых берёз. // Мимо белых берёз, и по белой дороге, и прочь — // Прямо в белую ночь, в петроградскую Белую Ночь,// В ночь, когда по скрипучему снегу, в трескучий мороз,// Не пришёл, а ушёл,— мы потом это поняли,— Белый Христос» /302/. Герой как бы раздваивается: его «белая тень» (возможно, душа) находится в автономном существовании, в то время как он являет собой блюдо на праздничном столе. Белая дорога, ведущая в ночь, когда людей покинул Христос, увенчанный Блоком белым венчиком, уходит в неизвестность, возможно, в то самое «никуда», в которое и попадают в конце концов герои Галича, в том числе и сам лирический герой. Если белизна Христа — знак его чистоты, возвышенности, святости, то цвет снега и дороги оказывается цветом холода, пустоты, неприкаянности и богооставленности.
Таким образом, семантика белого в творчестве А. Галича далеко не всегда позитивна, что в известной мере противоречит литературной (и общекультурной) традиции. Несмотря на обилие номинаций белого цвета, мир Галича не выглядит светлым. По-видимому, это обусловлено самим характером гневной и страдающей музы Александра Галича: «А я, крестом раскинув руки,// Как оступившийся минёр—// Всё о беде да о разрухе, // Всё в ре минор да в ре минор...» /277/.
Чёрный цвет по сравнению с белым имеет у Галича более широкую сферу распространения. Если признаком белизны отмечено то, что принадлежит земному пространству (человек, растение, животное, снежный покров), то чёрным могут оказаться, помимо земных объектов, и небо, и огонь. Чёрным маркируется внешность и одежда человека, его пища (хлеб), жильё (двери), получаемая им информация, душевное состояние.
Если белый цвет у Галича амбивалентен, может быть и «хорошим» и «плохим», то чёрный «плох» практически всегда. Чёрный предмет, даже самый безобидный, вроде костяшек домино, предстаёт спутником трагической, тягостной, мучительной ситуации. Так, чёрная юбка героини «Командировочной пасторали» — своего рода траурная одежда «то ли шлюхи, то ли странницы», обречённой, как и герой, существовать «в стране Постоялии». Траурна и чёрная бурка Александра Полежаева, чья личность была близка Галичу («Тёзка мой и зависть тайная» /129/): это своеобразный знак трагической судьбы поэта, чья жизнь — после разжалования и ссылки — закончилась в сумасшедшем доме. За чёрными дверями в «Возвращении на Итаку» (видимо, речь идёт о цвете дверей, а не о чёрном ходе) происходит унижение другого поэта — О. Мандельштама. Горбушку чёрного хлеба вместо праздничных яств жуёт на свадьбе своей любимой герой «Жуткого столетия».