Восторг и ликование
Как бы в ответ на не случайно возникший именно в пивном зале, весьма характерный «поворот» спора двух учёных алкашей о мю-мезоне («Но велик ли в нём резон // В рассужденьи градуса?..») — слышны слова другого действующего лица, которое далее займёт важное место в общей структуре произведения и в развитии его основного конфликта. Но пока это всего лишь, можно сказать, случайная реплика, несущая в себе отзвук бытового антисемитизма:
Работяга не спеша
Пьёт портвейн из чашки.
— Все грешны на свой фасон,
Душу всем изранили!
Но уж если ты мезон,
То живи в Израиле!..
И тут же, в середине главы, возникает— уже не в собственной реплике-высказывании, а в восприятии окружающих и в непосредственном действии, ещё одно лицо — официантка, само появление которой вызывает всеобщий восторг и ликование: «Света! Света! Светочка!» При этом характерно здесь даже сравнение («Как в бутылке веточка!»), естественное в глазах алкашей, воспринимающих буквально всех и вся сквозь призму бутылки, а также и дальнейшие действия небескорыстной феи этого питейного заведения:
Света пиво подаёт И смеётся тоненько. Три — пустые — дос тает Света из-под столика.
В отличие от названной автором по имени проворной и смешливой, хотя отнюдь не словоохотливой официантки, первый безымённый персонаж сразу же получает скупую и лаконичную, но разностороннюю характеристику: в речи (« — Это, Света, на расчёт // И вперёд — в начало!..»), во внешности и жестах («Работяга, старый чёрт,// Машет ручкой: //— Чао!..»; «Вот он встал, кудлатый чёрт, // Пальцами шаманя»), наконец, опять же, в восприятии и отношении окружающих («Уваженье и почёт // Здесь ему, в шалмане!»).
Такая характеристика, которая, очевидно, включает и авторское отношение («Он, подлец,— мудрец и стоик,// Он прекрасен во хмелю!»), получает развитие в начале третьей главки, где появляется ещё один важный персонаж поэмы, на которого уже выводит нас работяга: «Вот он сел за крайний столик // К одинокому хмырю».
Это специфическое слово с негативным эмоциональным и смысловым оттенком, опять же, не зафиксировано словарями Д. Н. Ушакова и С. И. Ожегова, хотя его этимология, скорее всего, восходит к встречающимся у В. И. Даля диалектизмам хмырить — «скучать, горевать, дуться, сердиться» и хмыра — «плакса, хныра, хныкала». Что же касается его современного разговорного и жаргонного употребления, то в уже цитированном «Словаре московского арго» хмырь определяется как «плохой, невзрачный, забитый человек (часто об опустившемся алкоголике, наркомане)».
И вот к такому, но уже современному одинокому хмырю и обращается известный нам работяга с совершенно неожиданным, казалось бы, вопросом, очевидно, угадав, интуитивно почувствовав что-то такое, что никак не поддаётся рациональному истолкованию: «—Вы, прошу простить, партейный? // Подтвердите головой!..»