Песни у костра

музыкально-туристический портал


Выражение лиц персонажей

Выразительна смысловая и интонационная перебивка частушечно-плясового ритма главы в идущей вслед за вопросом, можно сказать, «прозаической» авторской ремарке, фиксирующей жесты и выражение лиц персонажей: «Хмырь кивает.// Работяга улыбается...» Но самое, пожалуй, интересное здесь — то родство и близость, которые сразу обнаруживаются на совсем иной основе, нежели неустанно провозглашавшиеся лозунги типа: «Нерушимый блок коммунистов и беспартийных», «Новая историческая общность...», «Морально-политическое единство советского народа» и т. п.

— Так и знал, что вы партейный. Но заходите в питейный — И по линии идейной Получаетесь, как свой!

После чего в знак особого доверия и уважения к вновь обретённому приятелю-собутыльнику он обращается к официантке с просьбой налить для них свежего и неразбавленного пива: «Эй, начальство! // Света, брызни! // Дай поярче колорит!..» А дальше, видимо, тоже в знак особой приязни и доверительности к собеседнику, но не только для него, а — на более широкую «аудиторию» («И, окинув взглядом тесный // Зал на сто семнадцать душ...») работяга выступает с целым развёрнутым монологом, которому отведена следующая глава.

Содержание этой, четвёртой, главы представляет не только, как говорит сам герой, наблюдение из жизни, но и размышления по поводу виденного уже не раз, более того, именно здесь он делится своими мыслями о социальном расслоении общества, а в итоге — о главном противостоянии — народа и его слуг. Построение главы довольно просто. Вот начало этого рассказа-монолога:

— На троллейбусной остановке Все толпятся у самой бровки, И невесело, как в столовке, На троллейбусной остановке.

Аналогичным образом воспроизводится ситуация и в связи с другими видами общественного и, скажем так, не общественного транспорта («А где очередь на такси, // Там одни "пардон" и "мерси"»), при этом особенно подчёркивается неприязнь тех, «кто ехать решил в метро» или «топает на трамвай», — к тем, кто имеет возможность передвигаться более комфортно: «Эй, ты — в брючках, пшено, дешёвка, // Ты отчаливай, не форси! // Тут трамвайная остановка, // А не очередь на такси!..»

По сравнению с предыдущей, выдержанной в бойких, плясовых, частушечных ритмах, эта глава построена в ином ключе — в форме дольника на основе трёхстопного анапеста. Но тем интереснее, что в финале возникает— причём дважды — ритмический переход, перебой: сначала опять появляется строфа, написанная хореическим, частушечным размером («И, платком заместо флага// Сложный выразив сюжет, II Наш прелестный работяга // Вдруг пропел такой куплет...»), резко сменяющаяся в концовке главы трёхсложной, на этот раз дактилической строфой:

— А по шоссе, на Калуги и Луги, В дачные царства, в казённый уют, Мчатся в машинах народные слуги, Мчатся — и грязью народ обдают!..

И дальше, в следующей, пятой, главе вновь мы видим, так сказать, «массовую сцену», опять в полной мере проявляется шум и гам шалмана — настолько, что попытка одинокого хмыря что-то сказать, как-то прореагировать на речь работяги остаётся безуспешной:

У хмыря — лицо как тесто, И трясётся голова. Но приятный гром оркестра Заглушил его слова.

Возврат к списку