Этот оркестр
Этот оркестр, который когда-то был хотя и небольшим, но «настоящим» — из трёх музыкантов, теперь «упрятан в ящик» в виде магнитофона с усилителем. И, как в первой строфе, только в обратной последовательности, возникает сочетание, монтажный стык, точнее, наложение звукового и зрительного образа — оглушительной музыки оркестра и «крупного плана», отдельных деталей человеческого лица:
Вот сперва завыли трубы: Всё, мол, в жизни трын-трава!.. У хмыря трясутся губы И трясётся голова.
Ну а дальше в действие вступают различные голоса «солистов»— сначала нахальный бас, произносящий под гитару: «—Доля, доля, злая доля,// Протрубила б ты отбой!», а затем и бойкий тенорок, чей лихой куплет, озвученный в размере 3-стопного анапеста, выделяющийся ритмически на фоне 4-стопного частушечного хорея во всём остальном тексте, делает особенно выпуклой блатную надрывность этой строфы:
— Чтобы очи мои повылазили, Чтоб не видеть мне белого дня! Напридумали Лазари лазерь; И стараются кончить меня!..
И если в куплетах первого «солиста» звучит отчётливая ирония и даже издёвка над мнимой «заботой» партийных властей о судьбе простых людей («И поёт нам: "С новым счастьем!" // Наш парторг — тамбовский волк»; «С новым счастьем, молодые, // И с успехами в труде!..»; «Вам партком отводит угол// В обще...»), то прибаутка второго, грянувшая «в цвет моменту», отчётливо отдаёт антисемитским душком, что, к сожалению, вызывает одобрительную реакцию окружающих:
И шалман зашёлся смехом, Загудел, завыл шалман. И, частушке вторя эхом, Об стакан гремит стакан.
Так завершается пятая главка, и тут в поэму вступает, вернее, возвращается, ещё одна — любовная — тема, которая, как мы помним, была заявлена во вступлении («...И поболтать о странностях любви...»), а вместе с нею ещё один герой и трагическая линия человеческой судьбы — его самого и его возлюбленной, чьё имя уже чуть не десяток раз звучало в поэме, а теперь предстаёт перед читателем совсем в ином — драматическом, вернее, трагедийном освещении:
Света, Света, добрый друг, Что же ты замолкла вдруг? Где твой Лазарь, где твой милый, Завбуфетом в цвете лет?! Он убит — и взят могилой, Как сказал один поэт.
Приветливая и бойкая, но не слишком разговорчивая официантка, «хозяйка» шалмана — ослепительная Света, которую мы до сих пор воспринимали глазами его завсегдатаев, в первую очередь работяги, наконец, лирического героя поэмы, что выражалось главным образом в отдельных репликах и оценочных характеристиках,— теперь раскрывается прежде всего в её собственном внутреннем монологе.
В главе ретроспективно, отдельными штрихами, как бы пунктиром воспроизводится сюжетная линия судеб и взаимоотношений двух людей. Кстати, эта пара — Света и Лазарь — единственные персонажи поэмы, наделённые собственными именами, что, несомненно, подчёркивает важность в ней любовной темы и трагической линии женской судьбы, соотносимой с тяжкой долей неприметных героинь других песен Галича — кассирши в продмаге («Весёлый разговор»), Тамарки-буфетчицы («На сопках Маньчжурии»).