Вечерние прогулки
В «Вечерних прогулках», в шестой главе, в отличие от других, важное место занимает форма внутреннего монолога, реализуемого средствами несобственно-прямой речи. В ней всё слышнее и громче в авторское повествование вторгается голос героини, в самих модуляциях, интонационно-эмоциональных оттенках которого оживают тяжкие и горестные воспоминания о пережитом, о судьбе милого, который, уцелев на фронте, не избежал жестоких гонений и даже гибели в «мирные», послевоенные, сталинские времена.
Идущие как бы наплывом воспоминания о том, как Лазарь, преподававший историю, в годы борьбы с «космополитизмом» был изгнан из школы («Мол, не так он учит деток, // Подозрительный еврей, // Мол, не славит пятилеток, // А долдонит про царей»), как несправедливо, необоснованно был приговорен к «высшей мере» за мнимые «хищения социалистической собственности», приобретают всё более острый и мучительный характер в обращениях к самой себе, тщетных попытках заглушить боль и горечь былого:
Что ты видишь сквозь туман? Как мотались без работы? Как устроились в шалман? Как, без голоса, кричала В кислом зале горсуда?.. Эй, не надо всё сначала, Было — сплыло навсегда! Было — сплыло...
И на такой высокой, болезненной ноте, буквально на полуслове, воспоминания обрываются: горестная память о прошлом, нет, не уходит— она не может быть подавлена или заглушена, но героиня, очнувшись, возвращается к реальности — в шум и тесноту питейного заведения:
Тут линяет гром оркестра — Мал в шалмане габарит. И опять, оркестра вместо, Работяга говорит...
Прежде чем дать слово герою в следующей главе, автор максимально приближает его к нам, используя отчётливый кинематографический приём — крупный план, выразительный жест, портретную деталь — в форме заключённой в скобки авторской ремарки — «(А в руке гуляет кружка // И смеётся левый глаз)», ну а далее начинается его прямая речь, или, как определяет сам «работяга»: «— Это всё была петрушка, // А теперь пойдёт рассказ!»
Собственно, в отличие от предыдущего рассказа героя в четвёртой главе, названного им наблюдением из жизни, или от авторского повествования, перетекающего в несобственно-прямую речь героини в главе шестой, здесь мы слышим непосредственный монолог, в котором голос работяги как бы сливается с голосом автора, или, точнее, лирического героя. В этом страстном публицистическом монологе-исповеди предельно заострён уже давно подспудно развивавшийся основной внутренний конфликт — противостояние мы и вы — народа и власти.
Мы гибли на фронте, Мы хрипли в комбеде. А вы нас вели От победы к победе!
Седьмая глава поэмы — это её кульминация. В ней с наибольшей отчётливостью выразилась подлинно гражданственная позиция Галича по отношению к «властям предержащим», его безошибочное чувство правды — истины и справедливости, прямая и бескомпромиссная обличительная сила его поэтического слова. Очевидно, не случайно именно ей уделено внимание в книге Л. Фризмана о Галиче21.
Жестокая и скорбная правда жизни и судьбы народных масс в XX веке («Мы землю долбили, // Мы грызли железо, // Мы грудь подставляли // Под дуло обреза»; «И мы забывали // О сне и обеде...»; «А мы надрывались,// Долбили, грузили!»),— резко контрастирует здесь с официально-лозунговым лицемерием и ложью («А вы, проезжая // В машине "Победе", // В окно нам кричали: // "Достройте!.. Добейте!.."»).