Возвращаясь к наблюдениям
Способность Галича измерять время и ход истории веками, тысячелетиями («Я всего лишь навек уезжаю...»; «Плачет тысячелетие по России — Россия!») роднит его с поэтами-классиками: Пушкиным («Ужасный век, ужасные сердца», «...В мой жестокий век...», «Наш век — торгаш; в сей век железный...»); Грибоедовым («Ужасный век!»); Блоком («Век девятнадцатый, железный...»); Ахматовой («Не календарный, // Настоящий двадцатый век»); Пастернаком («...Какое, милые, у нас // Тысячелетье на дворе?», «Воспоминание о полувеке // Пронесшейся грозой уходит вспять. // Столетье вышло из его опеки...», «Но век в своей красе// Сильнее моего нытья...»); Мандельштамом («Век мой, зверь мой...», «Мне на плечи кидается век-волкодав», «Это век золну колышет// Человеческой тоской,// И в траве гадюка дышит// Мерой века золотой. // <...> Но разбит твой позвоночник, // Мой прекрасный жалкий век!», «И некуда бежать от века-властелина... », «И своё находит место // Чёрствый пасынок веков — // Усыхающий довесок // Прежде вынутых хлебов», «Я с веком поднимал болезненные веки...», «Ну что же, если нам не выковать другого, // Давайте с веком вековать», «Век умирает», «Смотрит века могучая веха // И бровей начинается взмах», «— Я рождён в ночь с второго на третье // Января в девяносто одном // Ненадёжном году — и столетья // Окружают меня огнём», «Я в сердце века — путь неясен»).
Несмотря на то, что, так же, как и любимые и почитаемые им Ахматова, Пастернак и Мандельштам, Галич чувствовал себя неуютно в современном ему мире, он ощущал тесную, нерасторжимую связь со своим временем: «И пускай это время в нас ввинчено штопором» /386/; «Только век меня держит цепко, // С ходу гасит любой порыв» /290/. Несогласие с ним, сопротивление советской действительности, системе, трагическим обстоятельствам личной судьбы было источником мощных творческих импульсов поэта. Он ненавидел советское общество, его устои и нравы. Но он любил свою родину: «Это земля, на которой я родился. Это мир, который я люблю больше всего на свете» /446/. И в этом нет никакого противоречия. Поэт проповедовал любовь «враждебным словом отрицанья».
Возвращаясь к наблюдениям, высказанным в начале статьи, дополним их ещё одним утверждением. Галич был связан с Пушкиным не только символически, и не только в силу некоторых жизненных обстоятельств. Их также объединяли и общие художественные принципы. Слова Пушкина, которые Галич избрал в качестве эпиграфа к статье «О жестокости и доброте искусства», полностью применимы и к нему самому. Подобно своему старшему собрату по цеху поэтов, бард останется в памяти своих современников и, хочется верить, потомков — тем, что своими стихами-песнями «чувства добрые... пробуждал», что в свой «жестокий век» сумел воспеть свободу и «милость к падшим призывал».