Наследник поэтической традиции
н. в. волкович «НА СОПКАХ МАНЬЧЖУРИИ»: РЕАЛИЗАЦИЯ МОТИВА ПАМЯТИ
На одном из своих концертов А. Галич говорил: «Осип Эмильевич Мандельштам когда-то сказал горестные и гордые слова о том, что нигде в мире так серьёзно не относятся к стихам, как в России. В России за стихи даже убивают. И горестная история многих десятков русских писателей и поэтов вполне подтверждает эти слова <...> У меня есть целый цикл, который так вот и называется "Литераторские мостки", и посвящен он памяти ряда поэтов, погибших, затравленных».
Очевидно, что весь этот цикл задумывался бардом прежде всего как своеобразный мартиролог.
Но весьма отчётливо в цикле звучит и другой лейтмотив: тема высокой, пророческой и мученической миссии российского поэта. Сам Галич осознавал себя прямым наследником поэтической традиции русской литературы, а потому одной из сквозных тем его творчества была поэзия.
«Как самую суть своего бытия ощущавший причастность к русской литературе, к её прошлому и настоящему, он не мог не писать о предшественниках и современниках, не мог не соизмерять своё понимание поэтического дела и поэтического долга с их пониманием. Стихи Галича о поэтах и поэзии, каким бы ни был их непосредственный повод, оставались в известной степени стихами и о себе»2.
Скорее всего, Михаил Зощенко как персонаж появляется у Галича не только в связи с попыткой показать трагическую участь художника, но и благодаря близости творческих подходов двух художников слова, которую неоднократно отмечали исследователи. О несомненном творческом родстве Галича и Зощенко говорит, например, Станислав Рассадин в предисловии к сборнику «Возвращение»: «...в лучших своих произведениях Галич идёт не сверху и не извне, а снизу и изнутри ситуации. Общие места есть общие места, для них достаточно упоминания, и только случай достоин образа и подробного разговора.
Здесь он, конечно, наследник Зощенко, даже формальное сходство бесспорно, если иметь в виду не внешнюю форму, а основную характеристику содержания». Эту же параллель отмечают Наталья Рубинштейн («...подобно тому как Некрасов предпринял прозаизацию русской поэзии, расширил её горизонт, обогатил её всем опытом, который к тому времени накопила русская проза, — Галич сделал сегодня достоянием русской поэзии художественный метод Булгакова и Зощенко»), Михаил Львовский и другие.
Но зачем Галичу вообще понадобилось конкретизировать своего героя? Не проще ли было написать про судьбу абстрактного писателя или поэта? Возможно, ответ на этот вопрос содержится в высказывании В. Каверина:
«В сущности судьба Зощенко почти не отличается от бесчисленных судеб жертв сталинского террора. Но есть и отличие, характерное, может быть, для жизни всего общества в целом: лагеря были строго засекречены, а Зощенко надолго, на годы, для примера был привязан на площади к позорному столбу и публично оплёван. Потом, после смерти Сталина, вступило в силу одно из самых непреодолимых явлений, мешающих развитию естественной жизни страны, — инерция, боязнь перемен, жажда самоповторения.