Человеку было хуже
— Меня уволили по сокращению штатов, — сообщила она.
Совершенно ясно было, чем она сейчас зарабатывает. Официант, низкорослый крепыш, чернявый, с усиками над губой-пиявкой, в прежние времена служивший, наверное, вышибалой в публичном доме, обратился к ней на "ты":
— Чего тебе? Водки? Шампанского?
Бывшая сослуживица Зощенко не нашла ничего оскорбительного в его хамском тоне, такое обращение стало уже привычным для неё.
Зощенко, конечно, оборвал официанта, деликатнейшим образом повёл себя с девушкой ("как студент", — заметил он потом без улыбки)...»
— Пусть гаолян Нам навевает сны...
И ушёл чудак, не взявши сдачи, Всем в шалмане пожелал удачи... Вот какая странная эпоха: Не горим в огне — и тонем в луже! Обезьянке было очень плохо — Человеку было много хуже.
— Спите, герои русской земли, Отчизны родной сыны...
У Зощенко было очень много шансов погибнуть. В автобиографических заметках он пишет:
«А вот сухонькая таблица моих событий:
арестован — 6 раз,
к смерти приговорён— 1 раз,
ранен — 3 раза,
самоубийством кончал — 2 раза,
били меня — 3 раза. Всё это происходило не из авантюризма, а "просто так" — не везло...»
И в «Возвращённой молодости»:
«У меня порок сердца, плохие нервы и несколько неправильная работа психики. В течение многих лет в меня стреляли из ружей, пулемётов и пушек. Меня травили газами. Кормили овсом. И я забыл то время, когда я лежал на траве, беспечно наблюдая за полётом птичек»40.
Но — он не погиб на войне, в лагерях, в Ленинграде, а был затравлен. Затравлен в том числе и своими коллегами, представителями одной из самых гуманных профессий. Наверняка и это тоже имел в виду Галич, когда пел: «..."Запомнишь?" <...> "Да, запомню"».
«В своём театральном кабинете за день до отъезда в Минск, где его убили, Соломон Михайлович показывал мне полученные им из Польши материалы — документы и фотографии о восстании в Варшавском гетто.
Всхлипывая, он всё перекладывал и перекладывал эти бумажки и фотографии на своём огромном столе, всё перекладывал и перекладывал их с места на место, словно пытаясь найти какую-то, ведомую только ему горестную гармонию. Прощаясь, он задержал мою руку и тихо спросил:
— Ты не забудешь? Я покачал головой.
— Не забывай, — настойчиво сказал Михоэлс, — никогда не забывай! Я не забыл, Соломон Михайлович!».