Столкновение голосов
В науке уже отмечалось «повышенное внимание» Галича к жанровой стороне его произведений и даже пристрастие, так сказать, к жанротворчеству. Сам певец признаётся: «Я всё время пытаюсь выпрыгнуть из жанра традиционных песен». Конечно, «выпрыгивать» заставлял не азарт формотворчества — каждый новый жанровый тип создавался Галичем под определённые художественные цели. В случае «поэмы в стихах и песнях», которой посвятил своё исследование В. Зайцев, это масштабная историческая рефлексия. Жанр «Литераторских мостков» ориентирован на иную цель — это нравственная рефлексия о культуре. Сходные задачи поэзия ставила не раз (классический пример— Н. Некрасов), но XIX век обращался для этого к традиционному репертуару жанров. Потом Некрасов создал гражданскую лирику. А Галич — драматизированную гражданскую балладу. Чем оправдана такая дефиниция?
1. Песня Галича, как и почти любого барда, уклоняется от образцов «чистой» лирики (монологической, по Бахтину, медитации или рефлексии) в сторону эпизации и событийной сюжетности — в сторону лиро-эпики, баллады. Хотя, эта тенденция есть и у Некрасова. Характернее другая черта:
2. Песни «Литераторских мостков», как и многие другие вещи Галича, драматизированы.
Но не за счёт изображения спорящих персонажей (таких примеров у Галича всего несколько), а через полемическое столкновение голосов. Это, по Бахтину, полифоничные тексты, в которых несколько голосов погружены в поле ясно звучащего авторского слова. Причём голоса эти принадлежат не столько персонажам, сколько историческим и нравственным субъектам, таким как система, жертва, культура, интеллигенция, совесть. Текст Галича есть диалог, спор, он подобен драматической сцене, где все роли играет один актёр. Правда, диалоговая форма в гражданских стихах встречается и у Некрасова («Поэт и гражданин», «Железная дорога»), а «диалоги» Некрасова, в свою очередь, ориентированы на Пушкина («Поэт и толпа», «Разговор книгопродавца с поэтом»). Но некрасовские тексты остаются лирикой по существу: и Поэт, и Гражданин, оба суть выражения лирического героя, две стороны мятущегося творческого я. А у Галича, наоборот, даже в тех песнях, которые можно было бы отнести к гражданской лирике «некрасовского» типа («Песня исхода», «Псалом», «Вот пришли и ко мне седины...»), — есть собеседник, есть идеологически самостоятельные голоса, автор обращается к кому-то, с кем-то спорит, кого-то слышит, хоть в одном-двух стихах: «"Не судите, да не судимы..."—// Заклинает меня враньё» /193/; «И врёт мордастый Будда,// Что горе— не беда!»/274/; «Уезжаете?! Уезжайте <...> Уезжаете? Воля ваша!»/353/; «Мой Бог, сотворенный из глины, // Сказал мне: //— Иди и убей!» /336/; «Ну, а если б я гнил в Сучане,// Вам бы легче дышалось, что ли?»/185/; «А вы говорили — бредни! // А вот— через тридцать лет/» /240/. Автору и в ли-ричнейших вещах— нужен собеседник, будь то«мальчик с дудочкой» или «лукавый змей».
Добавим к этому столь излюбленные Галичем посвящения, которыми снабжены и песни «Литераторских мостков», причём стихи «Памяти Живаго» адресованы дважды — литературному герою и О. Иви-нской. Не забудем скрытые посвящения, как, например, печально известному «Г. П. Уткину» — Я. Эльсбергу". — Драматург Галич как будто не может мыслить иначе как диалогами, к кому-то обращаясь, с кем-то споря.